Александр Никонов. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
... и поступки
Огромная комната Оли была почти без мебели - в алькове узенькая тахта, посреди комнаты маленький стол, а у стены - полки, частично занятые книгами, а частично - посудой. На стене - гитара. Окно - нараспашку, и в него лезли ветки деревьев, растущих у самого дома. В это открытое окно хорошо был слышен бой кремлевских курантов. Звуки в Олиной комнате были гулкими из-за пустых стен.
По дороге Оля начала рассказывать про свою жизнь, и этот рассказ продолжался дома. Оказывается, мама ее "согрешила" с французом из Парижа, учившимся в консерватории. У нее родилась дочь, то есть Оля. А потом французский папа уехал к себе на родину в Париж, а Оля с мамой остались в Москве. Мама вышла замуж и ушла жить к мужу, а комнату свою оставила Оле. Как и фамилию - Филиппова; а отчество оставил папа - его звали Лери, и Оля была "Лериевна". Фамилию отца она не знала, но, если надо, обещала узнать у матери.
Ну и я, чтобы совсем не завраться, рассказал Оле, кто я на самом деле, а для чего Моне было делать меня фотографом - не знаю.
- А чтобы просто соврать, он жить не может без вранья, - сердито проговорила Оля, - в первый же раз наплел мне, что он импотент; пришлось доказывать ему обратное. Всю дорогу врет - я-то ведь позвонила ему на работу и спросила, кем он работает. Узнала также, что он женат и имеет двоих детей. А ты? - вдруг спросила Оля.
- Я - вольный гражданин французской республики! - как зачарованный ответил я.
Эту фразу я с завистью повторял про себя много раз, а услышал ее впервые в Сочи у одного из причалов на пляже. Я отдыхал как-то там с женой, и мы вечерком стояли на этом причале, по-семейному поругиваясь. А рядом стояла уже взрослая, лет сорока еврейская пара и тоже поругивалась на идиш. Она - полная яркая брюнетка, он - седоватый, породистый элегантный хлыщ в прекрасно сидящем на нем сером костюме. Хлыщ не знал, куда девать себя: он то отворачивается от Сары (так я прозвал ее про себя), то отодвигался от нее. Но она упрямо становилась рядом и пилила его, ела поедом. Только и слышалось: "поц", "койфт", "дайне моме" ("хвостик", "купи", "твоя мать").
Когда она довела его уже до белого каления своими "дайне моме", хлыщ гордо выпрямился и хриплым баском спросил ее на идиш: "Дайне моме лози какен мит фломен?" (вольный перевод: "А что, ты сама из панов?", буквально: "А что, твоя мама какает только цветочками?").
И вдруг к причалу подруливает прогулочный катер-глиссер, хлыщ быстро сбегает вниз, запрыгивает в него, и оттуда громко кричит своей Саре:
- Мадам Люнгарс! Вы, наверное, забыли, что я - вольный гражданин французской республики! - катер газанул и тут же скрылся из виду, увозя машущего рукой хлыща в прекрасную даль, подальше от назойливой Сары...
Я так позавидовал этому хлыщу - неужели я так никогда и не смогу произнести эту гордую фразу - "я вольный гражданин французской республики!" И вот я в первый раз громко и гордо произнес ее...
Мы выпили еще. Оля закурила. Вдруг она решительно затушила сигарету о тарелку и подошла ко мне. Сидя на стуле, я был лишь немногим ниже Оли. Она обняла меня за шею и стала чувственно целовать, мягко затягивая мои губы в свои. Вот этого-то я и не ожидал! Я пытался встать, но Оля силой усаживала меня снова.
Наконец, мне удалось встать, но Оля, обняв меня за спину, притянула к себе, и поволокла, да, да - поволокла к алькову. Эта почти невесомая школьница-дюймовочка волокла мастера спорта по штанге "у койку".
- Оля, - наконец не выдержал я, - а как же Моня? Что мы ему-то скажем?
- А мы ему ничего говорить не будем, не обязаны! - Оля настойчиво с каким-то нечеловеческим упорством продолжала тащить меня, и когда я уперся сильнее, укоризненно посмотрела на меня снизу своими голубыми озерами и прошептала:
- Теперь ты еще скажешь, что и ты тоже импотент!
- Ну, уж нет, - подумал я, - этого ты от меня не дождешься! - и дал увести себя в альков.
Оля оказалась не по росту страстной - Моня был прав. У нее не было ни начала, ни середины, процесса, у нее всю дорогу был один конец. И никакого контроля за поведением в постели: свою ладонь я постоянно прижимал к ее губам, иначе бабка-"коммунистка" давно была бы рядом и замучила бы нас своими советами. Благо дверь в комнату мы так и не заперли.
Мы спонтанно засыпали, просыпались, вставали, выпивали вина, разбавленного водой, ложились снова, и я опять прижимал ладонь к ее губам. Когда руки были заняты, я зажимал ее губы своими и не позволял ей беспокоить соседей.
Утром я, мотаясь как тень, поднялся и попросил разрешения выйти на улицу - позвонить в Курск. Телефона в квартире Оли не было.
- Что Моне-то скажем? - успел я все-таки спросить Олю, выходя из дверей.
- Ты уехал в Курск вчера вечером, а я пошла в гости к тете, я постоянно хожу к ней - в ответе Оли чувствовался опыт, - сюда он не посмеет прийти, а на моей работе ответят, что меня нет. А тетин телефон он не знает. Успокойся, не съест тебя Моня - что за мужики пугливые пошли!
Я с почты позвонил домой Медведеву, потом на работу Тамаре Федоровне. Она ждала меня утром и беспокоилась. Легенда была для всех одинакова - не сумел достать билетов, но сегодня вечером выеду обязательно.
Когда я вернулся к Оле, она уже встала, сварила кофе и поджарила яичницу - яйца взяла в долг у "коммунистки". У Оли не было даже холодильника.
- Бабке сказала, что выхожу за тебя замуж, - похохатывая с сигаретой в зубах, обрадовала меня Оля, - и ты скоро переедешь жить ко мне. Чтобы не возникала, если ты будешь приходить!
- Оля, это же надувательство, а если придет Моня? - недоумевал я.
- А бабка знает, что Моня мой любовник. А что, нельзя иметь и мужа и любовника? - опять, надув губки, возмутилась Оля.
- Ну и баба, - подумал я, - такого экземпляра я еще не встречал! Да это же богема - гуляет, встречается с мужиками, поет, играет на гитаре, работает в театре, ходит куда и когда хочет...Живет как на облаке. Реальная жизнь ее не касается, она ее не хочет и замечать. И внешность инфантильная - школьница седьмого класса и то старше выглядит! Мужа и любовника ей подавай! - рассуждал я сам с собой.
А самого меня начала точить мысль, и от нее я не мог избавиться - а что, если мне действительно жениться на ней? Она очень молода, простодушна, умна, страстней женщины я еще не встречал; терять мне нечего, а получить, кроме молодой жены, разумеется, я могу мечту жизни - Москву! Кто может этому помешать? Один Моня - решил я, ссориться с ним я ни за что не буду.
День мы с Олей провели, как и вчерашний вечер. Да, здоровье с этой дюймовочкой нужно иметь бычье! Но такое у нас имеется, - хвастливо констатировал я. Оля проводила меня на поезд, и на полном серьезе, надувая губки, просила не оставлять ее надолго:
- Видишь ли, после тебя мне никого не хватит! Так что, ты развратил меня, и теперь не имеешь права бросать!
Я уехал в Курск в глубокой задумчивости...
© 2003--2005 Парецкая Елена Сергеевна. All rights reserved
на главную
