Александр Никонов. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Жених-самоубийца
Понятно, чтобы жениться на Оле, в Москве препятствием был Моня. Ну, а в Курске - Тамара Федоровна. От Тамары Ивановны улизнуть было намного проще - не впервой!
Через неделю - я снова в Москве. Для "понту" я реанимировал хоздоговорную тему с предприятием Элика, где соисполнителем включил ИМАШ, а конкретно - Моню. Элик был заинтересован в теме, так как она совпадала с финансируемым направлением на его предприятии. Моня готовил практическую апробацию для своей докторской диссертации, которую он уже начал писать. А я получал формальную причину ездить в Москву, когда только заблагорассудится.
Я с опаской ждал встречи с Моней - вдруг Оля проболталась! Но Моня встретил меня восторженно:
- Знаешь, Оля всю неделю только о тебе и говорила. Ты и умный, и красивый, и галантный! Постоянно рисует тебя "по памяти" - и Моня вынул из своего ящика рисунок карандашом на листке обычной писчей бумаги. Если бы я не знал, что это рисунок, я бы решил, что передо мной фотография. Это был творческий метод Оли - она в точности передавала каждую черточку на лице, каждую складку на одежде. При этом выдерживала все полутоны - черно-белая фотография, одним словом. Конечно же, на этом рисунке я был изображен очень выгодно - на лице было философское выражение человека, уставшего делать добро людям. Причем, на лице совершенно трезвом, чего, собственно, память Оли зафиксировать не могла бы - тут нужно было приложить воображение!
- Я бы сказал, что Оля влюбилась в тебя! - вдохновенно продолжал Моня, внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Ну, хорошо, она влюбилась в меня, не она первая, не она последняя! - тоном усталого от успехов ловеласа отвечал я ему, - ну и что с этого? Это же твоя баба, да она и не в моем вкусе. Мне нужна "фемина", а это - то ли школьник, то ли школьница, да еще и с сигаретой в зубах. Моня, а ей действительно двадцать один год, не связался ли ты с несовершеннолетней малолеткой? - поинтересовался я, опасаясь за Моню, а тайно - и за себя.
- Успокойся, я ее паспорт видел! - ответил Моня, и вывел меня в коридор для какого-то секретного разговора. - Слушай, у меня к тебе предложение, только не отвечай мне сразу "нет", не подумав. Женился бы ты на Оле - и, видя, что брови у меня поднялись выше физиологического предела, быстро добавил, - фиктивно, разумеется, фиктивно! Ты прописался бы у нее - жилплощадь позволяет, и устроился бы на работу в Москве. Хватит тебе шастать по провинциям, заверши свой ход конем! А потом найдешь себе другую жену, женишься хотя бы на своей Тамаре Федоровне. Или будешь "липовым" женатиком, чтобы никто из твоих будущих баб претензий не предъявлял - это же мечта ловеласа!
- Моня, я понимаю, что ты спишь и думаешь, как бы потрафить мне - спасибо тебе, друг, за это! А что ты, выражаясь на твоем карайларском языке, будешь иметь с этого? Иначе твой альтруизм вызывает подозрение!
Моня, наклонил голову, потупил взгляд и зарделся. Видно, тема эта его действительно волновала.
- Видишь ли, - Моня понизил громкость голоса до порога слышимости, - я не могу оставить семью, а жена не дает мне встречаться с Олей. А я так люблю Олю, что жить не могу без нее...
Моня еще больше наклонил голову и чем-то напомнил мне влюбленного Митрофаныча в бане. Ему впору было бы сейчас и слезу пустить. Я аж похолодел от ответственности за отводимую мне роль.
- Если Оля формально будет твоей женой, я смогу с ней встречаться как бы у тебя в гостях. И Капа (он с трудом произнес это имя, обычно он говорил "жена") ни о чем не догадается. Ты же видишь, мое предложение обоюдовыгодное! - Моня решился, наконец, посмотреть мне в глаза, да и для Оли это выгодно, - горячо продолжал Моня, - это повысит ее в глазах общества, она станет "профессоршей"! Да и материально ты ей поможешь - ведь такой брак немалых денег стоит!
Я все больше понимал, с каким умным, но совершенно не знающим жизни человеком, меня столкнула судьба. Ведь реальная жизнь - не шахматы, тут одним анализом ходов дела не сделаешь!
- Хорошо, даже если я соглашусь, а Олю ты спросил? Ведь она тебе физиномордию за это исполосует! Уготовить юному созданию такую роль! - я чуть руки себе не заломил от фарисейского сострадания "юному созданию".
- Оля все знает и согласна! - твердо ответил Моня, - ей тоже надоели фокусы моей Капы; только она категорически не хочет знать ни о каких деньгах с твоей стороны, она хочет помочь тебе совершенно бескорыстно! - добавил Моня.
- Нам! - поправил я и подумал, - Оля действительно умная девчонка, и авантюристка вдобавок!
- И последнее, Моня. Мы взрослые люди, и я хочу, чтобы мы все предусмотрели. Дело затевается не на неделю, и не на месяц, а что, если мы с ней по пьянке ли, по обоюдному согласию ли, конечно, без насилия с какой-нибудь из сторон, но начнем жить как мужик с бабой, что тогда? - задал я Моне вопрос "в лоб"!
И опять глаза "долу", опять девичий румянец.
- Я бы очень не хотел этого, - тихо высказался Моня, - но даже если это и произойдет, ты же не будешь возражать, если я иногда буду приходить к вам, то есть к ней в гости?
- И будешь трахать мою жену? - жестко добавил я.
- Послушай, брак-то будет фиктивным, все это ведь будет понарошку! - всерьез возмутился Моня.
- Шучу, шучу, - рассмеялся я, - на фиг она мне нужна, эта пигалица. Что я баб полноразмерных в Москве не найду, что ли?
Но и хитрая "пигалица" и вся эта авантюра с женитьбой меня увлекали все больше. Честным и правдивым, и то относительно, в этой авантюре был только Моня. Мы с Олей должны были играть сволочные роли, выхода из создавшейся ситуации я не видел - не ссориться же с Моней. Или отказываться от брака, перспектива которого уже достаточно увлекла и "жениха" и "невесту".
- Но периодически ночевать у Оли мне придется, - практично рассудил я, - а то бабка, да и другие соседи заявят, что, дескать, брак фиктивный, и все такое. Брошу в комнате какой-нибудь надувной матрас, и буду спать на нем. А днем буду сдувать его и прятать - пусть бабка и соседи с подругами, которые нет-нет, да заглянут к Оле, видят, что койка-то у нас одна. Значит, и брак всамделишний!
Сказано - сделано! Мы зашли в "Спорттовары", и я купил там надувной матрас. Потом зашли в магазин на Николоямской (бывшей Ульяновской), взяли вина, закуски и зашли к Оле.
- Оба кобеля вместе! - вытаращив глаза, только и вымолвила бабка, выглянув из своей комнаты.
- Ошибаетесь, товарищ! - широко, по-партийному, улыбаясь, парировал я, - кобель только один - рыжий, - и я указал на Моню, - а я - жених! Прошу не путать!
Оля грозно "шикнула" на бабку и та, в изумлении, исчезла. Пока Оля с Моней готовили стол, я надул матрас. Я видел, с какой ненавистью Оля смотрела на это резиновое чудо, но развеселившийся Моня ничего не замечал.
Мы выпили за любовь, как положено - до брака, во время брака, после брака, вместо брака, и за любовь к трем апельсинам. Я и Моня держали бокалы в руках, а Оля чокалась своим с нашими. Со мной она чокнулась, когда я произносил слова "во время брака", а с Моней - при упоминании "любви к трем апельсинам". Но и это ускользнуло от внимания счастливого Мони - его хитроумный план осуществлялся, и это вызывало у него эйфорию. Не думал он тогда, что этим хитроумным планом он перехитрил самого себя.
Потом Моня, сделав страшные глаза, заспешил домой, а Оля деланно пыталась его задержать и оставить. Я деланно пытался уйти прогуляться на полчасика в магазин, но Моня предложил выйти всем вместе, проводить его до метро.
- А там - хоть в магазин, а хоть в ЗАГС! - пытался пошутить он, но Оля надавала ему за это "шалабанов" по башке.
- Лапочка, ты же знаешь, что я сейчас не могу, лапочка, вот подожди немного, тогда... - выкручивался из своего положения Моня, протискиваясь к дверям.
Мы с Олей проводили Моню до метро (которое оказалось всего в пяти минутах ходу), а на обратном пути зашли в магазин. Когда мы вернулись обратно, я ласково улыбнулся опять высунувшейся из своей комнаты бабке, и она хитро подмигнула мне в ответ. Зайдя в комнату, я стал запирать дверь, Оля же с рычанием львицы набросилась на ни в чем не повинный матрас, и, выдернув из него пробку, стала топтать его ногами, выдувая воздух. Я протягивал к бедному матрасу руки, как бы пытаясь уберечь его, но жест мой был понят превратно.
- И не надейся! - прорычала Оля и потащила меня в койку.
Вскоре мы купили другую койку, по ширине занимавшую весь альков. Оля объяснила Моне, что подруги "не понимают, как на такой узкой кровати можно спать вдвоем с женихом". А на новой - и трое свободно улягутся!
Оля оказалась на редкость предусмотрительной...
Интересно и то, что мы с женой до сих пор пользуемся этой кроватью. Кровать, как скрипка, она не стареет, она - наигрывается. Коли так, то наша кровать - это наигранная, старинная, виртуозная скрипка Страдивари. Спать на ней - это спать на истории секса!
Если для Мони дело было сделано, то для меня - лишь наполовину. Надо было еще как-то подвести Тамаре Федоровне "научную базу" под мой грядущий переезд в Москву. Я стал понемногу эту базу подводить. Дескать, в Курске с квартирой для нас ничего не светит по причине ухода Тамары из института. Да и я "подмочил" свою репутацию разводом. А у моего друга Мони...
И я пересказал Тамаре предложение моего друга Мони насчет фиктивного брака, упирая на заинтересованность в этом Мони и Оли. Рассказал, как они безумно любят друг друга, и чего стоило Моне уговорить Олю на фиктивный брак. Как она сначала плакала и категорически отвергала эту авантюру! Потом заплакал уже Моня, и сказал, что тогда им, по всей вероятности, придется расстаться. А напоследок, как в индийском фильме, заплакали они оба, и Оля, сказала, что согласна быть моей женой, фиктивной, разумеется. И тут заплакал уже я, чувствуя, на какую авантюру я иду, и как обижаю этим мою Тамару.
И, чего, наверное, не случалось даже в индийских фильмах, заплакал и четвертый участник событий - Тамара Федоровна. Ей не нравится эта авантюра, но она понимает, что лишить счастья столько народу она просто не вправе. Тем более я заметил, что фиктивный брак с Олей - ненадолго. Она найдет себе настоящего жениха, того же Моню, если он разведется с женой, а я заберу Тамару к себе в Москву. Но это была перспектива уже настолько далекая, что мы ее и не стали обсуждать...
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! При ближайшем рассмотрении, паспорт Оли оказался "подпорченным". Об этом не знал даже Моня. Но у каждого, или почти у каждого из нас, имеется свой "скелет в шкафу".
Оказывается, Оля числилась замужем за одним известным (поменьше Нуриева, но из той же компании!) танцовщиком, которого обвинили по 121 статье УК в мужеложстве. Тогда за это сажали, и артистическая богема уговорила Олю фиктивно расписаться с ним, чтобы это помогло ему избежать наказания. Она ездила на суд (все происходило в родном городе Нуриева), но спасти его не смогла, так как тот сам признался в своей нетрадиционной сексуальной ориентации. "Мужа" посадили, а штамп в паспорте остался. И чтобы развестись с этим "мужем" Оля затратила около года. Интереснее всего то, что "муж", которого Оля бескорыстно спасала, не захотел давать развода. Пришлось, по совету одного юриста, "поискать" его в Москве и Подмосковье. А когда там его не обнаружат (да и не могли обнаружить, ибо тюрьма была совсем в другом месте), объявить его "пропавшим или умершим". Наконец, в сентябре следующего 1977 года Оля оказалась разведенной, и мы подали заявление в ЗАГС.
Июль я провел на море с Тамарой Федоровной, где задался целью похудеть. Я располнел до 80 килограммов и считал, что это меня старит, хотя с моим ростом штангисты обычно весят даже больше. Диета моя позволяла всего два яблока и бутылку вина в день. Целью моей было сбросить 10 килограммов.
В последний день пребывания в Новом Афоне, где мы отдыхали, я взвесился на весах в парке. Весы показали 71,5 килограммов, что меня совершенно не устроило. Я усадил Тамару на скамеечку в парке и попросил подождать меня час. И как был в махровых шортах и майке, так и побежал на Иверскую гору, высотой около полукилометра. Бежал я поперек дорог, петлявших по склону горы, цепляясь за кусты и кизиловые деревья. Задыхаясь, пробежался по дворику монастыря-крепости на самой вершине горы, и мухой - вниз. Мой махровый костюм был весь мокрый, пот стекал с него тонкой струйкой. Я разделся до плавок и взвесился: 69 килограммов! Цель была достигнута - сброшено более 10 килограммов!
Выкручивая мой махровый костюм, с которого потоком лился пот, я неожиданно ощутил головокружение и мелькание в глазах. Тогда я не понимал, что от такой интенсивной сгонки веса наступает кислородное голодание мозга. Но, не восприняв тогда предупреждение организма, я продолжал издеваться над ним - сидеть на диете, что чуть не окончилось летально.
Август мы с Олей провели в...подмосковном пионерлагере. Оказывается, Оля нанялась на лето в пионервожатые в этот самый лагерь, а в комнате оставила мне его адрес (я, разумеется, как жених, имел ключи от квартиры и комнаты). Этот же адрес имел и Моня, который чуть ли ни каждый день слал ей телеграммы из Сочи, где он отдыхал с женой Капитолиной и детьми. Телеграммы адресовались "пионервожатой Ольге" и содержали строчки из "поэз" Игоря Северянина.
В день моего приезда Оля получила очередную телеграмму и была в бешенстве - весь пионерлагерь читал эти телеграммы и хохотал над ними. Простим их - пионеры не знали запрещенного тогда "гения". Ну скажите, как еще они могли отреагировать на полученную в день моего приезда телеграмму:
"Как плодоносны зпт как златотрубны зпт снопы ржаные моих поэз вскл"
А ведь Оля не знала обратного адреса Мони и не могла запретить ему присылать ей такую чушь.
Оля жила в отдельном домике, где с согласия заведующей пионерлагерем, поселился и я. Первым делом мы съездили на почту, куда эти телеграммы приходили, и попросили их не доставлять. На почте нас поняли - они и сами ухохатывались над Мониными "телеграммопоэзами".
Дождливый август мы провели, развлекая пионеров: Оля играла на гитаре и пела пионерские песенки, а я показывал им общежитейские фокусы и делал стойку на столе, выпивая при этом стакан вина через соломинку.
В сентябре начались занятия и кончался третий квартал года - пора подписывать процентовку по научной работе во Львове. Лиля не захотела ехать, хотя я и держал ее на теме, Толя Черный приболел, и я поехал сам.
С Тамарой Федоровной шли постоянные раздоры, доходящие до скандалов. А когда я начинал собирать вещи и уходить, она тут же примирялась со мной и упрашивала остаться. Все это было очень тяжело для меня, тем более, я-то знал, что обманываю Тамару.
В самом начале октября я выехал в Москву, чтобы затем поездом добраться до Львова, а потом вернуться в Курск "по-сокращенке" - через Киев. Как раз мы договорились с Олей подать заявку в ЗАГС в этот приезд, и я, не выдержав, рассказал Тамаре об этом как раз в вечер перед отъездом.
Весь вечер Тамара плакала и почему-то била вещи, в основном, купленные мной. Грохот стоял на весь дом - еще бы - была разбита вдребезги крупная радиола, бились посуда, зеркала. Разбитое зеркало, означающее по народным поверьям смерть, произвело на меня очень тяжелое впечатление. Я выехал из Курска весь в печальных раздумьях и переживаниях.
Перед подачей заявления я зашел в ИМАШ, где, кроме Мони, который хотел пойти в ЗАГС вместе с нами, я встретил Элика. Тот только что купил "с рук" красивый синий костюм и добротный кожаный пояс к нему. Но костюм не "шел" Элику - пиджак висел, а брюки почти не застегивались. Он уже не знал, что и делать - купленное "с рук" проще было снова продать, чем сдать обратно (не забывайте, что это было время сплошного дефицита, а продавца "с рук" называли страшным словом - "спекулянт"!) Я померил пиджак - он сидел на мне, как влитый, однако в брюки могли залезть двое таких как я! Но Элик вдел в брюки пояс, затянул его на мне - и получилось ничего! Я купил костюм вместе с поясом, оказавшимся необычайно длинным (запомните его - он еще сыграет роль в моей жизни!), и в этом костюме мы с Олей подали заявление в ЗАГС.
Вечером я выехал с Киевского вокзала во Львов, меня провожали Моня с Олей. Шел дождь, и хоть он и не капал под дебаркадером вокзала, было прохладно. Моня обнимал Олю, надев на нее свой пиджак, и они выглядели очень счастливыми.
Сейчас придут домой и трахнутся с радости, что меня захомутали! - почему-то подумал я. У меня вызвал все больше подозрений готовящийся "странноватый" брак. Что же ждать от него? Пока только болезненного разрыва отношений с Тамарой. А что дальше, когда этот брак зарегистрируют? А где я буду жить, если легкомысленная Оля вдруг найдет себе кого-нибудь? А где работать? Ведь устроиться с места в карьер профессором - не так просто! Не пойду же я работать грузчиком или землекопом на кладбище, где всех подряд берут!
Под эти неоднозначные мысли отошел поезд. Во Львове дождь шел не переставая, а у меня ни плаща, ни зонта. А я был все в том же костюме, купленном у Элика. Кое-как, на такси добрался до ГСКБ, подписал процентовки, а до отхода поезда - прорва времени! И вдруг я вспомнил, что сегодня - шестое октября, мой день рожденья. Я всегда помнил об этой дате заранее, а тут - напрочь забыл! Тридцать восемь исполнилось, как Пушкину - почему-то провел параллель я.
Я зашел в кафе, взял вина, выпил за свой день рождения. Первый раз я его встречаю один, и как на грех - ни одного товарища, ни одного знакомого. Не идти же обратно в ГСКБ и предлагать практически чужим людям выпить со мной!
В кафе я попытался познакомиться с девушками, но был грубо "отшит". Хорошо, решил я, здесь - ладно, а завтра в Киеве я встречусь с учеником - Осей Юдовским, с которым столько связано, которого я устроил в Киев на работу! Звоню Осе, он дома. "Ося, - говорю я, - сегодня выезжаю в Киев, завтра позвоню тебе, встретимся!" Но Ося, оказывается сегодня же вечером едет в Москву, билет уже взят, и отложить поездку нельзя, так как он сдает экзамены в аспирантуру.
- Вы же сами меня туда устроили, - напоминает Ося, - не срывать же поступление!
Я вспомнил, что действительно, рекомендовал Бессонову взять Осю, все фактическое руководство аспирантом я брал на себя. Мы с Моней, преодолев кучу препятствий "по пятому пункту", добились его допуска к экзаменам. Кто из молодежи не знает, что такое знаменитый "пятый пункт" - напоминаю, что под этим пунктом в советском паспорте была национальность. А Ося был евреем, и этим все сказано.
До отхода поезда оставалось свыше трех часов. Посидев еще немного в кафе, я пошел гулять по магазинам. В одном из них взял две бутылки вина, дешевого, но крепкого - "Биле мицне". В народе его называли биомицином.
Магазин, где я брал вино, был с самообслуживанием. И вот, одновременно со мной, туда зашел мальчик или, правильнее, парень лет восемнадцати, с признаками ненормальности. Таких детей обычно называют имбецилами или олигофренами. Учатся они в "спецшколах", работают на несложных специальностях. А этот парень схватил бутылку водки и спрятал ее за пазуху. Это не укрылось от меня, и я стал наблюдать, что же будет дальше. Паренек долго ходил по магазину, надеясь запутать охрану. Но две здоровенные тетки-охранницы, конечно же, заметили воровство, и, пошептавшись друг с другом, стали ждать у выхода больного паренька. А тот, выходя, не показал, что взял. И тогда одна из теток засунув руку ему за пазуху, достала бутылку, а вторая нанесла парню оглушительный удар по затылку.
Парень оказался слаб духом, он повалился на кафельный пол, покрытый жидкой грязью, и, катаясь по нему, вопил диким голосом. Тетки пинали его ногами, вымазывая в грязи, а парень, гримасничая от боли, истошно орал.
- Уже который раз ворует, никак не можем отучить! - жаловалась охранница публике.
И хоть я понимал, что она где-то права, но от увиденной картины тошнота подступила к горлу. Невозможно было смотреть на этого парня, который и не думал подниматься с грязного пола, некрасиво, с ужимками, плача, и размазывая грязь с кровью по лицу.
Я с омерзением вышел из магазина, и тут же на улице выпил "из горла" бутылку вина. Бросив "тару" в урну, я заспешил на вокзал, благо он был недалеко. Там зашел на почту и отослал заказным письмом акты процентовок в бухгалтерию КПИ. Выбросив квитанцию и хитро улыбаясь, я пошел на перрон. До отхода моего поезда, который стоял на ближайшем пути, оставалось минут сорок. Но решение уже было принято...
Я прошел в хвост поезда и даже дальше, где перрона уже не было, но решетчатая ограда продолжалась. Вдоль ограды росли мощные деревья, кажется липы. Я поставил портфель на землю и распоясался, придерживая огромные брюки рукой, снял с ботинок шнурки, и одним из них подвязал брюки, стянув петельки на поясе, чтобы они не спадали. Потом с трудом полез по решетке на ограду, держа ремень и второй шнурок в зубах. Там отыскал ветку покрепче и, опустив вниз ременную петлю с пряжкой, стал шнурком крепить конец ремня к ветке. Помогли мне достаточно крупные отверстия, шедшие почти до самого конца ремня - в них-то я и продел шнурок для крепления.
Надежно закрепив ремень на ветке, я спустился и достал вторую бутылку вина - не пропадать же добру! Сел на свой портфель и выпил эту вторую бутылку тоже "из горла". Поджидая, пока "дойдет", я решил, что пора лезть на ограду в последний раз.
Но теперь это оказалось не так уж легко сделать - вторая бутылка сыграла свою роль, а кроме того, у меня исправилось настроение, и я стал подумывать, вешаться ли вообще... Захотелось в Киев, в мой любимый Гидропарк. Вспомнилась Москва, Оля и Моня, которые могут лишиться мужа и друга. Подумал о теплом уютном поезде, о мягкой постели...
Я быстро достал перочинный ножик и, подпрыгнув, ухватился за ременную петлю. Подтянув ее на себя как можно ниже, полоснул ножом по ремню и отхватил его нижнюю часть. До отхода поезда оставалось около пяти минут. Спрятав ремень в портфель, я, петляя, побежал к своему вагону. Проводница подозрительно оглядела бородатого и хмельного пассажира в заляпанном костюме, перекошенных висящих брюках и ботинках без шнурков. Однако билет был в порядке, и в вагон меня пустили. Я упал на свою нижнюю полку и мгновенно заснул. Проснулся я только тогда, когда в окнах поезда засияло яркое киевское солнце.
В Киеве было тепло, сухо и солнечно. Я тут же сел на метро и через десять минут уже проезжал над великолепным Днепром, любуясь золотыми куполами Лавры. А еще через несколько минут я был в моем любимом Гидропарке и побрел к закусочной "Колыба".
Там мне выдали шампур с нанизанными на него кусочками сырого мяса, и я с удовольствием принялся сам готовить себе шашлык над длинным стационарным мангалом. Когда шашлык был готов, я взял бутылку "Ркацители" и прекрасно позавтракал.
А потом, раздевшись на пляже, выбил и вычистил свой костюм, вдел в брюки остаток ремня, который оказался как раз впору. Выйдя в город, купил шнурки и завязал, наконец, себе ботинки. После чего стал полностью готов к труду и обороне! И еще раз дал себе крепчайшее слово джигита - ни в коем случае больше не вешаться. А если травиться - то только алкоголем!
© 2003--2005 Парецкая Елена Сергеевна. All rights reserved
на главную
