Александр Никонов. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Суицид
Но кланялся я памятнику после, сейчас у меня голова шла кругом - рушились все устои. Нас расстреливали правительственные войска только за то, что мы выступали за советскую власть. Мы же выступили "за", а не "против"?
Беспокоила меня и рана, которая стала нагнаиваться. Кость не была задета, но рана все расползалась и кожа вокруг нее краснела. К врачам я обратиться боялся - еще арестуют. Я даже перестал тренироваться - болела нога. С Фаиной нет никаких контактов - она меня явно избегала. Один Владик был со мной рядом, он постоянно приходил ко мне и проводил со мной все свободное время. Я и в школу перестал ходить: узнают о моем ранении - донесут куда надо.
И за время вынужденного безделья мне в голову пришла мысль, которую назвать умной никак было нельзя. У меня было несколько негативов на пленке, где я тайно фотографировал Фаину. Один раз я даже сумел сфотографировать ее в ванной, где она купалась. Мне это чуть не стоило жизни - я по стене с железного балкона дополз, цепляясь за выбитые кирпичи и остатки креплений бывшей лестницы, до окна в ее ванную на втором этаже. В нашем доме ванные были совмещены с туалетом и имели большое окно во двор. Летом соседи чаще всего ставили на подоконник ванной ведра с водой, вода грелась на солнце, и этой водой они купались, поливая себя шайками. В одно из таких купаний я и сфотографировал Фаину в обнаженном виде. Она орала и пыталась облить меня водой, но родителям не сказала.
Так вот, имея этот негатив, я несколько раз фотографировал себя в своей ванной в подходящих позах и без одежды. Позы должны были подходить к той, в которой сфотографирована была Фаина. Затем из готовых и крупных фотографий я сделал монтаж и сфотографировал его снова. Проявив пленку, обнаружил, что работа вышла на славу - монтаж удался. Я выбирал вечер, когда смогу запереться на кухне и изготовить позитивы.
Тем временем Владик принес мне жестяную баночку из-под вазелина, наполненную какой-то желтой мазью. Это была пенициллиновая мазь - чудо того времени, которую притащила из госпиталя мать Владика, Люба, работавшая там медсестрой. Несколько побаиваясь, я смазал мою рану этой мазью, израсходовав ее почти всю. А баночку выбросил в мусорное ведро. Положил на рану сверху марлю и перебинтовал ногу.
А утром - вы можете мне не поверить, но почти вся рана затянулась тоненькой розовой пленкой. Только в самом углу рана продолжала гноиться. Я рассыпал по полу мусорное ведро, которое, к счастью, не выкинули, разыскал жестяную баночку, тщательно собрал остатки мази и намазал ее на гноящийся угол раны. И к утру зажил и этот кусочек раны! В то время микробы, еще не вкусившие пенициллина, погибали от него все и разом! Владик был счастлив, что помог мне; странно, что меня даже не удивляла его привязанность и постоянная, нежная забота. Я считал, что все так и должно быть, не задумываясь - почему.
А в один из вечеров я велел Владику уходить домой, так как собирался печатать заветные фотографии. Владик буквально со слезами на глазах упросил меня взять его с собой и показать, как это делается. Меня смущала только конспиративность в отношении "криминальных" фотографий - Владик знал о том, что я люблю Фаину, и я задумал испытать на нем впечатление от монтажа.
Итак, мы с Владиком в запертой и затемненной кухне; перед нами ванночки с проявителем, ведро с водой для промывания фотографий. На столе - увеличитель и красный фонарь. Сейчас, когда фотографии заказывают в ателье, эта картина кажется диким атавизмом, но именно так и изготовлялись фотографии в то время. Особенно "криминальные".
Я подложил под красное изображение бумагу и откинул светофильтр. Сосчитав, до скольких положено, я утопил бумагу в проявителе, придвинув красный фонарь, и с замиранием сердца стал ждать результата. Обняв меня за спину, Владик тоже напряженно смотрел в ванночку. И, наконец, появилось, на глазах темнея, заветное изображение: обнаженная Фаина, стоящая по колено в ванной, а сзади я, обнимаю ее руками за талию, высовываясь сбоку. Лица у нас оскаленные - то ли в улыбке, то ли в экстазе.
Владик аж раскрыл рот от неожиданности:
Так ты ее трахал? - страшным шепотом спросил он меня, отпустив мою спину и заглядывая прямо в глаза.
А что, не видно, что ли? - уклончиво ответил я, отводя глаза от пристального взгляда Владика.
А она, сучка, говорила мне, что у нее с тобой ничего не было! Все девчонки - суки! И на что она тебе нужна? - горячо говорил Владик, - во-первых, она еврейка, а они все хитрые и продажные; во-вторых - она бессовестно кадрит Томаса, а он плевать на нее хотел! Да она - лихорадка тропическая! - употребил он в сердцах термин, вероятно заимствованный от матери-медсестры.
Ну, а тебе, собственно, что за дело? - удивился я, - ну, может и сука, может и лихорадка, а тебе-то что?
Даже при свете красного фонаря мне показалось, что Владик побледнел.
- Мне - что за дело? Мне - что за дело? - дважды повторил он и вдруг решительно сказал тем же страшным шепотом: - А то, что я люблю тебя, ты, что не видишь? И я не отдам тебя всякой сучке! Ты женишься на мне, может, не открыто, не для всех - а тайно, только для нас!
Владик стал хватать меня за плечи, пытаясь поцеловать. Я был выбит из колеи, ничего не понимая, я таращился на Владика, увертываясь от его поцелуев.
А ну-ка дай себя поцеловать! И сам поцелуй меня! - так властно потребовал Владик, что я невольно пригнулся, подставив ему свое лицо. До сих пор не знаю, целовала ли меня за всю жизнь, жизнь долгую и отнюдь не монашескую, какая-нибудь женщина так искренне, так страстно и с таким страхом, что все вот-вот кончится!
За этими внезапными поцелуями я и не заметил, как руки Владика стали шарить меня совсем не там, где положено. Это меня сразу отрезвило - мальчик то несовершеннолетний! В нашем дворе ничего не скроешь (хорошо, что я тогда понял эту очевидную истину!). Все дойдет до Фаины, и тогда вообще конец всему! Голова у меня уже кружилась, но я нашел силы оттолкнуть Владика, успокоить его, и отпечатать несколько фотографий. Чтобы никто посторонний не увидел, я их тут же отглянцевал и спрятал. Владика просил об этом никому не рассказывать. С совершенно одуревшей головой, я проводил Владика до дверей кухни и, поцеловав, отпустил домой. Сам же остался прибирать на кухне.
Никогда, наверное, у меня не было таких сумбурных снов, как в эту ночь. Я видел, как я в цветущих кустах целую Сашу, и ее лицо вдруг превращается в лицо Владика. Я продолжаю целовать это лицо и страстно говорю: "Я люблю тебя, я женюсь на тебе!" Проснувшись, я поразился, насколько Владик действительно похож на Сашу, на повзрослевшую девочку Сашу. Как только это сходство не бросилось мне в глаза раньше! И тут же, заснув, вижу разъяренное лицо Фаины, кричащее мне: "Сазизгаро!" ("Мерзкий!").
Назавтра утром я пошел в школу и никаких новостей не заметил. Учителя даже не спросили, почему я не ходил. У всех лица были испуганные и замкнутые; никто ничего лишнего не спрашивал. Молодая красивая учительница грузинского языка, Нателла Артемьевна - персонаж моих сексуальных сновидений, тихо сказала классу, что оказывается, на демонстрации убили сына нашего бывшего директора. Новый директор - Квилитая ходил мрачнее тучи.
А дома меня ожидал сюрприз, предсказанный последним сном. Фаина встретила меня у лестницы, не дав подняться домой. Она с улыбкой пригласила меня погулять во дворе. Надежда уже стала просыпаться в моей душе, как вдруг Фаина повернула ко мне свое искаженное злобой лицо, и, кривя рот, спросила:
Так мы с тобой трахались в ванной? И даже фотографировались при этом? - Она достала экземпляр злосчастной фотографии и разорвала у меня перед носом. - Да кто с тобой, уродом, вообще станет трахаться, может только педик какой-нибудь! Ко мне не подходи больше и не разговаривай, а покажешь кому-нибудь эту гадкую фотографию - все скажу отцу, тогда ты пропал! И скривив лицо, как в моем сне, Фаина прямо глядя на меня, прошептала: "Сазизгаро!", добавив по-русски: "Подонок!". В продолжение этого разговора я несколько раз заметил, что Владик крутился где-то рядом. Как только Фаина отошла в сторону, ее место занял Владик.
Нурик, прости, я стянул у тебя фотографию и проговорился, прости меня, если можешь! Я не хотел, так получилось! - канючил Владик.
В моей душе с Владиком было покончено. Как нелепо, что в результате страдает тот, кто любит, а человек, которого любят, швыряется этой любовью, так как будто ему тут же предложат что-то еще лучшее. Но тогда это был первый (но не последний!) подобный случай в моей жизни, и я злым шепотом ответил Владику:
Фаина сказала, что со мной может трахаться только педик! Ты, наверное, и есть этот педик! Не смеешь больше подходить ко мне, подонок!
И я ушел от Владика, который остался стоять с поникшей головой.
Недели две я был, как говорят, в прострации. Спасали только тренировки, и я не вылезал из зала. Я стал отдавать себе отчет, что зря обидел Владика, мне было очень тоскливо без него. Некому, совершенно некому было излить душу. За эти два года я, что ни говори, тоже привязался к нему. Мне так захотелось возобновить отношения с Владиком, что я стал подумывать, как бы "подкатить" к нему и обернуть все шуткой.
Но жизнь, как говорил, Отец народов, оказалась богаче всяческих планов. Как-то, возвращаясь со школы, я заметил во дворе толпу соседей, в центре которой стояли дядя Минас, Люсик и мама Владика - Люба. Люба что-то кричала Минасу, соседи гомонили, а затем она, размахивая руками, быстро ушла к себе "на тот двор".
А твой друг Владик педерастом оказался! - почти радостно сообщила мне мама. - Застукали их во дворовом туалете с Ваником! Подумать только - Ваник, такой хороший мальчик, и - на тебе! Это Владик сам его соблазнил! Кстати, у тебя, случайно, ничего с ним не было? А то он так липнул к тебе!
Я тихо покачал головой, давая понять, что ничего у меня с Владиком не было, может, к сожалению! Потом зашел на кухню, заперся, сел на табурет. Умных мыслей не было - перед глазами стоял только грязный, в луже дерьма, дворовый туалет, ненавистный Ваник, и несчастный, брошенный мной Владик. Чистый, красивый ребенок, не виноватый в том, что в его душе проснулось чувство именно ко мне. И как раз тогда, когда моя душа была закрыта к чувству от кого бы то ни было, кроме Фаины. Все - ничего и никого больше не будет, дальше - одиночество!
Я открыл потайной ящичек, где у меня лежали яды - порошок опия, цанистый калий, кантаридин. Улыбнувшись себе, я выбрал кантаридин - любовный напиток. Раз решился на смерть от любви, пей любовный напиток - и подыхай!
Налил полстакана воды, накапал туда десять капель настойки. Вода стала мутной, как молоко. И я чуть ни рассмеялся - вот педант - отмерил точно смертельную дозу, как будто больше - повредит! Я опрокинул весь пузырек настойки в стакан и залпом выпил его.
Затем отпер двери кухни, вышел на веранду и стал безучастно смотреть во двор. В окне второго этажа я сразу заметил золотые волосы Фаины, которая смотрела в окна квартиры Томаса. Соседи во дворе не расходились, продолжая обсуждать злободневную тему: грехопадение дворовых мальчишек.
Вдруг голова моя пошла кругом, резко заболел живот, и я упал на пол:
- Мама, - тихо прошептали губы, - я умираю!
© 2003--2005 Парецкая Елена Сергеевна. All rights reserved
выключатели, розетки электрические, электроустановочные изделия, разъемы, розетки, датчики движения, клеммники
на главную
