Александр Никонов. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Предательства
Время от времени я заходил-таки на кафедру, чтобы сотрудники меня не забывали. Кроме преподавателей на кафедре работали три лаборанта - женщина-секретарь, жена доцента с соседней кафедры, а также двое мужчин - безногий ветеран войны Менадр Евстратович Олеандров (Поносян постоянно путал и называл его "Олеандр Менандрович"), и молодой, чрезвычайно мрачный и молчаливый парень - Коля Мокин - пришедший только что после армии.
Когда на кафедре было много сотрудников, я веселил их анекдотами, которых помнил множество. Народ хохотал, только один Коля Мокин сидел молчаливый и мрачный, даже не улыбался, хотя анекдоты внимательно выслушивал. Но вот я перешел к анекдотам на армейскую тематику. Рассказываю один из них: "Солдат, слушающий анекдот, смеется три раза: когда рассказывают, когда поясняют, и когда доходит. Офицер смеется два раза: когда поясняют и когда доходит. Генерал смеется только один раз: когда поясняют - до него не доходит!".
Ну, все посмеялись, а Коля все сидит мрачный, сдвинув густые брови, о чем-то думает. Прошло минут пять, все уже забыли об анекдоте, как вдруг стены кафедры сотряс громкий смех Коли, чего раньше от него никто и не слышал.
- Ха, ха, ха! - громко смеялся Коля, а потом, закончив смеяться, отчетливо сказал: - Да, Нурбей Владимирович, вы не лишены чувства юмора!
На этот раз стены кафедры сотряс коллективный гомерический смех всех сотрудников, длившийся так долго, что к нам в дверь стали заглядывать из коридора. Когда я уходил, Григорий Арамович, провожая меня до вестибюля, сказал напоследок:
- Как весело с тобой, будто находишься в родном Ереване! Зашел бы в гости, так хочется выпить с кавказским человеком!
Мне и самому хотелось выпить с коллективом - Абросимовы (это Гена и Лена) почти не пили, а вдвоем с Наташей пьянствовать скучно, хотя мы и делали это каждый день. И я спросил у Поносяна, можно ли мне прийти с подругой из нашего же ВУЗа, на что получил резко положительный ответ. Когда я сообщил Наташе, что мы приглашены к Поносяну в гости, она отнеслась к этому настороженно.
- Ты хорошо его знаешь, ведь к выпивке у нас в институте особое отношение - почти сухой закон?
Я слышал, что "дядя Абраша" нетерпимо относится к пьянству, на партсобрании разбирали даже чье-то "персональное дело" за выпивку - об этом гласило объявление в вестибюле. Но мы ведь идем к кавказцу, почти к родственнику!
Заложив три поллитровки в карман кожаного пальто, подпоясавшись отремонтированным поясом, и взяв под руку мою Наташу, я отправился в гости к Поносяну. Он жил, как я уже говорил, в преподавательском общежитии, но как оказалось, в одной комнате с другим доцентом, молодым и общительным Гавриловым с кафедры философии.
Мы перезнакомились друг с другом, я вытащил три бутылки из одного кармана, что поразило хозяев, и мы начали выпивать. Почему-то Поносян после первой же рюмки пить отказался - привык, говорит, к вину, да и вообще сегодня печень побаливает. Наташу это опять же насторожило, но я шепнул ее на ухо: - больше останется!
Пили, в основном, я с Гавриловым, да и Наташа - чуть-чуть. Как поется в песне, "выпили мы пива, а потом - по сто, а затем начали - про это и про то!" Коснулись мы того, что в институте - одни евреи. Поносян заметил, что почти все заведующие кафедрами - евреи, что нам здесь ничего не светит; он сам, например, собирается получить квартиру и снова тут же вернуться в Ереван.
- Так что, если ты собираешься получить кафедру, - забудь об этом, найдут какого-нибудь еврея! - доверительно сказал мне Поносян.
- А как же Абрам обещал мне через полгодика? - возмутился я.
- Да он всем обещает, и мне обещал то же самое! - признался Поносян.
И тут меня понесло - я и так, и этак поносил ректора, а за ним и всех институтских евреев. Даже затронул ректорскую маму, чего, правда, сам не помню.
- А какой он развратник - ты себе не представляешь! - добавил Поносян. - Был, понимаешь, в санатории в Кисловодске, да не один, а с молодой любовницей - вот с их кафедры, - и Гриша указал на Гаврилова. Тот засмеялся:
- Ну и шутник же ты, Гриша, да ей еще тридцати нет, не верю!
- У меня доказательства есть - фотографии! В том санатории мой двоюродный брат работает, вот он их и сфотографировал на память. А потом фотки эти мне передал, узнав, где я работаю. - Если будут обижать - покажешь, - говорит!
Но когда Гаврилов посерьезнел, Гриша рассмеялся и превратил все в шутку.
Выпил я у Поносяна сильно - Наташа еле довела меня домой и положила спать в моей комнате - в таком состоянии я был ей бесполезен. Студенток мы не стеснялись, все уже были в курсе наших дел. Я спал часов до одиннадцати, пока в комнату ни постучала дежурная и ни сообщила, что меня срочно вызывают к ректору. Не предполагая ничего плохого, я быстро оделся и через полчаса был уже в приемной. Ректору доложили, и я зашел.
- Разговор будет плохой, - сразу предупредил меня Абрам, - знайте, что у нас городок очень маленький, а институт еще меньше! Вчера вы при сотрудниках института ругали меня матерно и ругали всех евреев - что плохого я или другие евреи вам сделали? Ведете развратный образ жизни, пьянствуете - и это при студентах в общежитии. А нагрузки почему себе не взяли - так вы приобретаете преподавательский опыт? Я недоволен вами - немедленно исправляйтесь, если хотите вообще у нас работать!
Вышел я от ректора так, как будто меня окатили - нет, не холодной водой, а ушатом дерьма. Кто донес? Наташе же это самой не выгодно. Поносяну - тоже, ведь мы ректора ругали вместе. - Гаврилов! - мелькнула мысль, - он коммунист, на кафедре философии все коммунисты; он не ругал ни ректора, ни евреев. Как бы он не сказал ректору про фотографии, что у Гриши!
Я немедленно разыскал Поносяна, для этого мне пришлось даже его вызвать с занятий, и рассказал ему о происшедшем.
- Точно - Гаврилов! - поддакнул мне Григорий, - ведь они на кафедре философии все "сексоты". Секретные сотрудники - расшифровал он это слово, видя мое недоумение. А с фотографиями - это я пошутил, ты сам смотри - никому про это!
Наташе я рассказал про визит к ректору уже после работы, она была очень раздосадована.
- Ну, все, теперь мы оба у начальства на крючке! Не хотела туда идти, чего ты и меня потащил? Теперь тебе никогда не получить кафедру, а мне - должности зам. декана по воспитательной работе. Хотела подработать немного! Уверена - донес Поносян! Морда у него отвратительная, не выпил ни капли, да и заинтересован он, чтобы ты кафедру не получил. Он на место зав. кафедрой метит!
Я решил, что и это логично, но прямых доказательств нет. Надо быть крайне осторожным со всеми, хотя чего уж осторожничать, когда все потеряно! Я уже хотел, было отметить мою неудачу дома, но Наташа меня попросила:
- Сделай мне приятное, зайди со мной к одному знакомому, он в соседнем доме живет. Он - шофер-таксист. Недавно он меня с Курумоча бесплатно довез. Летала в Казань, еще до знакомства с тобой, а по дороге назад у меня из кармана кошелек сперли, так он довез меня бесплатно домой. Правда, я обещала занести ему деньги, даже паспорт показывала, где живу, оказалось, что мы соседи.
- Посидим полчасика, выпьем, отдам ему деньги, поблагодарю, и домой пойдем. Только не вздумай ревновать - ему пятьдесят с лишним лет, мужлан такой малограмотный - сам увидишь!
Взяли пару бутылок водки, Наташа перевела меня через двор, и позвонила в дверь, крыльцо, которого выходило почти на угол нашего дома. Дверь открыл хмурый мужик в тулупе, оказавшийся тем самым водителем.
- Дмитрий Васильевич, вот я и нашла вас! А вы, наверное, решили, что я забыла про должок! - Наташа вошла в дом, ведя меня за собой. В комнате оказалось очень холодно - отопление было печное, а печь - нетопленой. Кроме холода в комнате был страшный беспорядок, бардак, что называется. На газете на столе - недоеденная селедка и полкирпича черного хлеба. Мы, не снимая верхней одежды, присели за стол, я вынул бутылки. Хозяин оживился, сбегал куда-то, принес охапку дров. Помимо стенной печи, в комнате стояла жестяная печка-буржуйка, дымовая труба от которой шла прямо в верхнюю часть стенной печи.
Печка загудела, в комнате сразу же стало тепло. Мы сняли пальто и положили рядом с собой. Дмитрий Васильевич тоже снял свой тулуп и принес из сеней пару селедок, стал их чистить. Я заметил, что у него не хватает верхних фаланг нескольких пальцев на руке, а где эти фаланги имелись, был несмываемый "траур" под ногтями. Все это было так противно, что я только и стал дожидаться конца этого визита. Мы выпили по первой, мне после вчерашнего стало тошно, и я больше не притрагивался к водке. Наташа и шофер продолжали пить; Наташа оживилась, стала отпускать какие-то сальные шуточки.
Если хотите увидеть людей в самом гадком свете, то при коллективной пьянке сами воздержитесь, не пейте, и вам будет до тошноты противно смотреть на пьющих и слушать их бред. Если, конечно, они не английские лорды. Наташа и Дмитрий Васильевич лордами не были, и мне стало гадко. Я начал звать Наташу домой, мотивируя тем, что мне жарко (а в комнате действительно стало как в бане - тепло и сыро). Она посоветовала мне одеться и подождать во дворе.
- Я за тобой - мухой! - заявила она и поцеловала меня в щеку.
Я оделся и вышел. Подождал с четверть часа, разозлившись, вернулся назад. Но дверь оказалась запертой. Тогда я стал звонить, дверь, ворча, отворил Дмитрий Васильевич - босиком, в майке и кальсонах. Кинувшись в комнату, я увидел Наташу, лежащую в койке под одеялом; лицо у нее было багровым и в пятнах.
- Дмитрий Васильевич, - прогнусавила она, - выгоните его, он мне надоел!
- Ну, что, - спросил меня этот монстр в кальсонах, - сами уйдем, или сделаем, как они велели?
Я повернулся и, не ощущая ничего, вышел во двор. Полная Луна сияла, как холодное Солнце, освещая снег. Вокруг была смертельная красота. Глубоко проваливаясь в сугробы, я шел "напрямки" ко входу в общежитие и удивлялся, как это земля не разверзнется подо мной, и я не провалюсь в Тартарары. Что это все означает - спасение мое из петли, внезапное любовное счастье, неожиданное предательство сотрудника, и конец карьеры? И далее - неслыханное по цинизму предательство любимой женщины! Не слишком ли частая смена декораций, дальше, как будто, некуда...
Но я, как обычно, ошибся, дальше было куда... Зайдя в комнату Наташи (ключи были у меня), и погасив свет, я лег в ее постель. Постель не менялась, наверное, никогда; простыня была местами необычно накрахмаленной; в комнате стоял устойчивый запах застарелого секса. Понюхав подушку, глубоко втянув носом воздух, я почувствовал после прогулки по чистейшему и лунно-морозному воздуху, что от подушки приторно сладко запахло Наташей. Подумав немного, я снова сладострастно понюхал подушку и заснул, обняв и прижав ее к лицу. Проснулся я от стука в дверь. Ключ был вставлен в замок и торчал с моей стороны.
- Кто там? - ошалело спросил я и понял, что уже утро.
- Нури, прости, это я! - жалобным баском пропела лисица-Наташа.
Отворив дверь, я увидел несчастных, дрожащих с похмелья, Наташу и ее монстра-приятеля. Они вошли, и Дмитрий Васильевич заспешил обратно.
- Я проводил их, чтобы ничего по дороге с ними не случилось! Простите нас, чего по пьянке не бывает! - стуча зубами, просипел Васильич.
- Одну минуточку! - бросил я ему и приказал Наташе, - раздевайся, и - в койку!
Она, дрожа от тремора, принялась быстро раздеваться, и я не отставал от нее. Раздевшись, она - худющая и сутулая, бессильно повалилась на койку. Я лег на нее, покрыв своим телом, и тогда уже спросил ошеломленного этим зрелищем Васильича.
- Что, выйдешь сам, или помочь?
Тот нелепо затопал сапогами, завертелся, видимо забыв, где выход и, наконец, вышел вон. Я запер за ним дверь и приступил к экзекуции Наташи...
А через три дня...Чтобы было понятно, и в тоже время, чтобы обойтись без обыденщины, расскажу анекдот в тему, причем в двух сериях.
Над Африкой, районом, где проживали дикие племена, разбился самолет. Все погибли, осталась в живых одна стюардесса, которую взял своей очередной женой вождь местного племени. Конец первой серии.
Вторая серия. Через три дня вождь собирает своих воинов и спрашивает их:
- О, мои храбрые воины, помните, как в позапрошлом году крокодил откусил мне ногу, плакал ли я тогда?
- О, великий вождь, ты не плакал тогда! - отвечали воины.
- А когда в прошлом году тяжеленный бегемот наступил мне на живот, плакал ли я тогда?
- О, великий вождь, ты не плакал и тогда! - отвечали воины.
- А теперь я плачу, плачу, когда писаю!
Теперь ясно, что со мной случилось через три дня? Если не ясно, то дополняю сказанное еще одним анекдотом.
- Все течет, все меняется! - сказал философ.
- Все течет, но ничего не меняется! - возразил больной одной неприличной болезнью, называемой "гусарским насморком", "путешественником", "триппером", "гонорреей" и мало ли еще как...
Одним словом, мне не хватило всех бед, которые со мной приключились, и я получил в наследство от Дмитрия Васильевича этот гусарский насморк, будь он неладен (и Васильич, и насморк!). Хотел, было, набить Натахе лицо, но пожалел - своя, все-таки...
© 2003--2005 Парецкая Елена Сергеевна. All rights reserved
тппэп
на главную
